Рассказ о моём деде. Всем работягам посвящается.

Рассказ о моём деде. 

Всем работягам посвящается. 

Часть первая: страх.

У нашей семьи практически нет биографии деда. Хотя, по сравнению с бабушкой, у деда есть колоссальное преимущество: мы точно знаем его фамилию. (Шучу, конечно, но сами знаете, в этой шутке большая доля правды и горького юмора). И знаем, откуда фамилия появилась. В эту рассказанную мне в детстве историю я верю: когда-то давно курский помещик, ещё во времена крепостного права (напомню школьный курс: крепостное право - рабовладельческая система в России - было отменено в 1861 году), так в те давние крепостнические времена помещик из Курской губернии продал крестьян целой деревни помещику Орловской губернии, куда вся деревня и переселилась: мужики с жёнами-детьми-коровами-курами-живностью всякой и домашним скарбом. Поселились семьи в деревне Синковец. И где-то там родился и жил мой прадед. Всех "пришельцев"- переселенцев прозвали "Курскими", вне зависимости были они родственниками или нет. А чтобы различать как-нибудь людей, ещё дали и прозвища. Прадеда нашего прозвали Коннов, богатый считался: конь был, "барабан" был - это молотилка для зерна. Вообще-то богатым был не он. Из богатых была его жена Агриппина. (А вот уже и девичьей фамилии-прозвища-отчества семейные предания не сохранили). Да отдали девушку за бедного да работящего из-за её большого роста и невнятного говора, был у неё дефект речи, отдали с приданым: той самой лошадью. И родили мой прадед с прабабкой девятнадцать детей, а в живых осталось только пятеро: сыновей четверо да дочка единственная. (Ну, прямо былину рассказываю или сказку пишу... И читать надо нараспев... Я не специально, просто судьба у них такая.) Сыновья: Стефан (1898-1950), Ефим (1900-1943), Михаил (1904-?), мой дед Дмитрий (1914-1981) и дочь Елизавета (1902-?). Конечно, хозяйство основательное было, посмотрите на единственную фотографию прадеда: крепкий, настоящий мужик, в самом хорошем смысле этого слова.

На этом фото он с женой Агриппиной, которая так всю свою жизнь и прожила в Синковце, рожая, заботясь о детях, похоронив большинство из них, она умерла уже во время Великой Отечественной войны в деревне Кудияровка, куда семья была эвакуирована, умерла тихо: как сидела у печки, так и умерла. А прадеда, Курского Ивана Ивановича, ждала другая судьба. Надел земельный имел на себя и четырёх сыновей, рабочая сила в семье была, и немалая. Да в тех местах и женщины в поле трудились наравне с мужчинами... После революции (1917 года), как говорила бабушка, заверховодили в селе ленивые да пьяницы, и стали крепких мужиков "раскулачивать”. Как "кулака" Ивана Ивановича забрали в 1936 (37?) году. Забрали без объяснения причин.  (Объясняю для своих детей: кулак - это зажиточный крестьянин, по решению коммунистической партии подлежал выселению со своей земли, высылке в отдалённые районы "на поселение", а также в концентрационные лагеря на принудительные работы. Это в теории. Часто так называемых "кулаков" расстреливали. Земля крестьянская объединялась в общее пользование - организовывались колхозы - коллективные хозяйства.) Увезли прадеда, Курского Ивана Ивановича, в районный центр в тридцати километрах от Синковец, в город Ливны, где тогда находился местный НКВД (печально знаменитый Народный Комиссариат Внутренних Дел, о котором, дети, читайте сами). Там, в городе Ливны, нашего прадеда, скорее всего, и расстреляли по приговору “тройки". (Ох, опять мои дети не поймут. "Особые тройки НКВД" - орган внесудебных решений, состоящий из трёх человек, по решению которых кулаки и были сосланы или расстреляны.)

Откуда-то в памяти рассказ, что прадеда предупредили, что "придут забирать" - а он отказался покинуть свою землю, но велел сыновьям бежать из родной деревни - и уехали они в разные стороны - что абсолютная литература, картинка былинная, сказка, потому что не могло этого быть, просто потому, что не могло быть никогда... Забрали прадеда, скорее всего, так же, как после войны забрали Воронкова Анисима Егоровича, мужа сестры деда Елизаветы, чему свидетелем был мой папа: шёл Анисим Егорович по той деревне Большой Синковец. Шёл молча, опустив голову, не смотря ни на кого, "шёл по деревне арестованный" - папины слова - "арестованный", что уже значило виноватый... Шёл от своего дома мимо домов шуринов Стефана Ивановича да Михаила Ивановича Курских, шёл мимо лога ледникового периода, по низу которого речка текла... шёл с котомкой за плечами...  "Удивился я, мальчишка тогда, - папины слова, - шёл дядя Анисим, глядя себе под ноги... а за ним, метрах в пятнадцати - милиционер. Вопросов не задашь; по его положению дядя Анисим не мог ни кивнуть, ни разговаривать ни с кем... "

За что забрали Анисима Егоровича? - За пребывание в плену.

Отступление о судьбе братьев деда,

Брата Михаила забрали на войну в 1941 году, вместе с Анисимом Егоровичем Воронковым в 30-х числах июня. Они служили вместе, в пехотной разведке. Попали в плен. В плену Михаил прошёл всю Европу: был во Франции, бежал из лагеря, воевал то ли в Французском Сопротивлении, то ли у итальянских партизан. Потерял руку из-за ранения. Оказался в зоне оккупации американских войск, поэтому всегда считал, что был в Америке. До его возвращения домой осенью 1945 года близкие никаких вестей о нём не имели. В 1948 году его, как и всех деревенских, бывших в плену: Ивана Егоровича - соседа, Анисима Егоровича и многих других, - забрали в НКВД. В результате Михаил попал в Коми АССР и вернулся в деревню уже в 1956-57 году по амнистии.  Анисим Егорович Воронков отбывал срок наказания за пребывание в плену в Амурской области. Вернулся уже в начале 1960 года, в город Калинин, где служил офицером его сын Николай. Умер Михаил раньше деда, о его смерти и смерти сестры Елизаветы (Курской-Воронковой) деду не сообщили: он тогда был уже парализован.

Братья Ефим (в 1941 году ему 43 года) и Стефан (41 год) были белобилетчиками из-за грыжи, но в 1943 году обоих забрали из Кудияровки в город Елец, где сделали операцию, и уже как годных отправили на фронт: Стефана в обоз, а Ефима в автоматную роту. (Ефим уже воевал с немцами в 1-ую мировую и даже был в плену.) Погиб Ефим Иванович Курский в июле того же 1943 недалеко от своей деревни, защищая какую-то высотку. Защищая в полном смысле свою Родину и свою семью. О нем писала фронтовая газета, и эту газету прислали Марии Ивановне (жене). Тётя Света (Курская Светлана Дмитриевна), сестра отца, помнила, как Мария Ивановна "читала эту газету, сидя на завалинке". На станции Понери есть обелиск, где выбита фамилия Курского Е.И. Стефан воевал до 1944 года, когда был комиссован по состоянию здоровья, как тогда говорили, "вчистую", вернулся в Синковец, работал в колхозе, болел, поехал лечиться в Балашиху, где и умер в 1950 году.

 Из всех судеб, судьба деда - самая счастливая.

Родился, как бы мы сейчас сказали, в многодетной семье. Из выживших был самым младшим, закончил семь классов школы - по тем временам серьёзное образование.

Потом учился на маркшейдера, работал в угольной шахте (в Константиновке?). Возможно, из-за завала (спасли?) не смог больше работать под землёй, и уехал работать в Москву, устроился в дивизию Дзержинского. 

Счастливчик! - не был осуждён или сослан как сын кулака.

Правда, слышала, не знаю от кого, что в анкетах писался "сирота", чему есть косвенное подтверждение: в свидетельстве о браке на месте даты рождения просто указано "20 лет", а на месте рождения - прочерк. Наверно, из-за "происхождения" и отца - "кулака" никогда не вступал в комсомол или партию.

Но жил, работал, женился! Просто нормальная жизнь - счастье!

В 1940 году окончил 2 курса электромеханического техникума в Москве. Осталось свидетельство: Народный Комиссариат Авиационной Промышленности СССР выдал свидетельство №26 Курскому Дмитрию Ивановичу, окончившему Курсы Мастеров Социалистического Труда при заводе №120 с защитой диплома по теме «Проект 3-х линейной схемы электроснабжения пятисекционного, пятиэтажного дома  со всеми расчетами» с оценкой  на отлично.

Работал, учился, трое детей... Счастье?

 Надо было дожить до шестидесяти лет, чтобы выяснить про аресты деда. (Что был арестован, сидел в Бутырках - знала, но никогда не спрашивала об этом сама. Было такое семейное табу: никогда не спрашивать о войне, никогда не спрашивать об арестах.) И вот звоню папе, спрашиваю, что помнит...

Первый арест был в 1937-38 году. Работал дед в то время в дивизии Дзержинского электриком, и был направлен на работу в Бутырскую тюрьму. Поехал туда с помощником. 
(А как же электрику без помощника? Хотя однажды уже это чуть не стоило деду жизни. Надел дед "кошки" - приспособления для подъёма на деревянные столбы линий электропередач; залез на столб; получил "отмашку” напарника, что электричество отключено; дотронулся до провода - да так и повис, вниз головой, на том столбе, на тех кошках: напарник перепутал рубильники. Дед был счастливчик: остался жив.) 
А в тот рабочий день 37 года приехали они с помощником в Бутырки, должны были починить электромотор. И положил помощник в коллектор мотора гвоздь. (Это из рассказа папы по телефону, я сомневаюсь: "Было ли возможно пронести что-то в тюрьму или что-то вынести?" - "Нет. Отец однажды положил два кусочка сахара в карман, оставил от обеда, хотел принести лакомство нам, домой, но на выходе обыск - отняли, хотя не задержали, отпустили". - "Помощник пронёс гвоздь? зачем ему?" - "Хотел покончить с этим раньше, всё равно бы арестовали, форма самоубийства..." - "Но ведь, сам сказал, пронести ничего внутрь не было возможности..." - "Но ведь арестовали же..." Папино сознание играет с ним злую шутку: если арестовали деда и выяснили, что он НЕ ВИНОВЕН, а он и был не виновен, это - правда, значит, то, что помощник положил гвоздь в коллектор, - тоже правда, ведь это две стороны одного дела. Если не дед, то кто?  "А, может, никто не клал тот гвоздь? А может, кто-то из заключённых?" - "Но ведь арестовали?!" Сразу оговорюсь: папа - антисталинист, о чём расскажу позже.) Деда, продержав две недели в Пугачёвской башне, в расстрельной камере, отпустили. (Я же говорила, что он - счастливчик. От кого-то слышала, но может быть не правдой: деда били, но он не получил ни одного увечья; ни почки, ни печень не были отбиты, так как один из надзирателей оказался из его деревни...)

Имя-фамилия и судьба помощника неизвестны.

Хотя, судьба его, скорее всего, однозначна... Там же, по телефону, с папой обмениваемся анекдотами: сидят трое в камере, спрашивают друг друга:" Ты за что сидишь?" - "Я анекдот вам двоим рассказал". "А я слушал - и не донёс." "А я слушал - и донёс". И мы с папой смеёмся! Попытка остаться в здравом уме, пытаясь найти какое-то объяснение необъяснимому, какое-то оправдание тому, что оправданию не подлежит. Тут же папа вспоминает, что дед говорил: когда собирались “на троих", один должен был быть стукачом - доносчиком НКВД. И ещё: дед с дядей Яшей Россинским на допросе у следователя должны были дать показания друг на друга - а на столе у следователя, под ярким светом лампы, - пистолет...

Просто удача, подарок жизни, что отпустили тогда, хотя, думаю, по простой причине: был электриком. Хорошим электриком. Специалисты нужны всем. Даже в Бутырках. Вот что спасало деда всю жизнь!

Фотография, скорее всего, для заводской газеты. Дед стоит первый слева, у него горло обмотано шарфом.

В самом начале войны эвакуировался дед с заводом на Урал, скорее всего в Уфу. Эвакуировался один: семью отправил к своим родственникам в деревню Синковец. В 1943 году был он командирован в Москву, в Главк (это тот самый начальник главка был у папы с мамой на свадьбе, это фотография того же начальника главка в гостях у деда с бабой!). Приехал дед по делам Уральского завода номер 219, а в это же время в Балашихе начали строить новый завод (Танкоремонтный, после войны Автокрановый, заводы были номерными, - это был завод номер 24). Нужны были специалисты. Его перевели на ремонт танков, на завод, на должность Главного Энергетика.

Не погиб в войну, вернул семью: жену и всех троих детей - из эвакуации в 1944 году, это ли вам не счастье?

Папа не помнит арест 1944(?) года. Так что я не знаю, чьи это воспоминания. А деда, скорее всего, в конце 44 года арестовали вторично. Причина ареста – дезертирство в военное время. Форма суда - военный трибунал. Дело в том, что он не увольнялся с Уральского завода при переходе на новый завод №24 и все его документы остались на Урале. (Самовольно перейти на другую работу дед не мог: во время войны было запрещено; так что его перевели и за это же арестовали. От кого-то слышала, что в один день на 24-м заводе арестовали чуть ли не пятьдесят человек).

Отступление. Страх. Вы никогда не смотрели долго на картину Эдварда Мунка "Крик"? Кровавый закат, объятый ужасом человек на мосту и две вытянутые фигуры в чёрном на заднем плане... Не знай я, что она написана норвежцем в 1893, я бы решила, что картина написана нашим художником, отсидевшим, или сыном репрессированного-расстрелянного как символ сталинских репрессий ... Если просто посмотреть на картину, то в душе поднимется такое неуютное чувство одиночества, а посмотрите чуть дольше, и возникает непонятное, необъяснимое чувство животного ужаса, поднимающегося откуда-то снизу живота и заполняющего оцепенением всю душу... Вот это чувство было у моей бабушки, (я ощутила это явно, а мне было лет десять, это конец шестидесятых, дети всегда чувствуют сильнее, даже если не очень понимают значение слов, дети умеют "со - чувствовать" - ощущать переживания старших). Мы с Ба сидели за столом на кухне, где я и услышала рассказ о соседе, во времена 40-х годов, коммунального жилья, занимавшего аж трёхкомнатную квартиру! Ба считала, что тот сосед донёс на деда, и не только на него: "Иначе, Русинка, почему он жил в отдельной квартире?" И обыденность обеда на кухне, с детства знакомой, так не вязалась с тем страхом моей Ба, который она ощущала вновь и вновь... Почему-то я тогда представила, что кто-то подслушивает нас через вентиляционную систему...  "Только ты никогда ничего никому не говори, Русинка... И у стен есть уши... Никогда не знаешь, кто ещё тебя слушает..." Так Ба передала мне свой страх, нет, не страх, а СТРАХ. Страх перед государственной машиной, всё давящей на своём пути. Страх перед людьми, имеющими власть. ВЛАСТь имущими... И ощущение, что надо "жить тихо", не высовываться, "выживать", приспосабливаться... Ощущение страха, принятие заранее того, что всё равно в жизни случится, и покорности перед неизбежным...  То ощущение страха я пронесла через всю жизнь...

И заповедь моей Ба: "Ради детей можно убить и украсть..." Не приведи Господи, чтобы в моей жизни это было буквально...

Какое-то время дед просидел в тюрьме, пока шло следствие. О том, как спасся, есть несколько вариантов: оголился завод из-за ареста нескольких специалистов - деда оправдали; или помог полковник, сосед, - записал в солдаты своей части. (Каждый год в день рождения дяди Славы, бабушкиного младшего сына, умершего в 1952 году, моя Ба ходила в церковь, ставила свечи за упокой умерших - за здравие живых. Всегда была одна свечка "за здравие" полковника (я не помню имя-фамилию, папа сказал, что, скорее всего, Кожевников), спасшего деда; Ба говорила, что не знает, жив ли он, но ставит "за здравие", а если нет того полковника в живых - Бог разберётся... И ещё рассказ Ба: нечем было кормить детей, она связала шаль белую, тонкую, шерстяную, - поехала в Москву, на рынок, продать. И - невероятная удача - обменяла ту шаль на бидон сливочного масла!)

Деда отпустили вторично, что само по себе невероятно...

 

Рассказ о моём деде. 

Всем работягам посвящается. 

Часть вторая: интеллигент первого поколения...

После войны дед так и работал на Автокрановом.

         Курский Дмитрий Иванович стоит справа, без кепки.

Каждый день на работу - после работы домой.

       Курский Дмитрий Иванович сидит четвёртый справа.

Вдоль Горьковского шоссе тянулись заводы: "Автокрановый", "Рубин", 219 - литейно-механический... Когда кончалась смена, рабочие цепочкой шли по домам. А вдоль "дороги домой" очень стратегически точно были расположены "шайбочки" - маленькие, почему-то круглой формы, распивочные. Откуда бы ни возвращался - по дороге обязательно одна попадётся. И заглядывали наши работяги в эти “шайбочки”. Каждый день. Заглядывал и мой дед.

        Курский Дмитрий Иванович стоит первыл слева в тёмном рабочем халате.

Прочитав его биографию, вы будете деда укорять?

 К чести деда сказать: он никогда не напивался. Я вообще не помню его пьяным. В то, что пил, верю бабушке и папе на слово. Выпив, возвращался домой, ужинал - и спать. Утром - всё сначала. Когда-то в 50-ые, собрала моя Ба своих детей за столом, был такой большой (по моим детским представлениям) круглый стол, покрывался он бордовой плюшевой скатертью с бахромой, посадила деда: "Как жить, дети, наш папа пропивает деньги заработанные..." - и дед попросил прощения у детей, сказав, что зарплату пропивать не будет. И слово своё держал! Нет, конечно, выпивать не перестал, но выпивал на "левые" заработки. Умелым он был, рукастым: сантехнику починить, электрику - всё мог. А если не мог сам - мог с кем-нибудь договориться.

Был у деда дар - договариваться с людьми (так начались выпивки - посылали деда "договориться" о чём-либо. С бутылкой, конечно, деньгами тогда не давали... Договаривались об обмене: наш завод - вашему заводу, ваш завод - нашему... Ездил в главк "выбивать" что-либо для завода. В наше время это звучит странно.) Договориться мог с начальством, друзьями, соседями...

        Курский Дмитрий Иванович стоит второй справа.

Рассказ Ба: " Встала я как-то утром, посмотрела на потолки да стены, говорю: "Митя (так она звала деда), ремонт бы надо сделать..." И ушёл он на работу…А ко мне через пару часов приходит целая женская бригада, говорят: "Дмитрий Иваныч договорился с начальством, прислал делать ремонт!" - "Да как же так, у меня ничего не готово: не убрано, мебель не подвинута..." - "Ничего не знаем, - говорят, - Дмитрий Иваныч велел..." И мебель подвинули, и потолки размыли- побелили, и стены покрасили, и накат серебристый накатали... Весь ремонт сделали за неделю. Я после них потом долго полы промывала от побелки..."

Я не помню, чтобы дед повышал голос, он был человеком удивительно интеллигентным и невероятно любящим своих детей и внуков.

Перед смертью тётя Света, папина сестра, написала мне о своём отце, моём деде, что он её один раз в жизни (не написала почему, её слова "было за что") ударил - и, умирая, просил за это прощения: "Представляешь, Ириночек, он всю жизнь это помнил..."

И ещё об интеллигентности. Я не приукрашиваю прошлое, не смотрю через розовые очки, ещё есть в живых люди с моего двора - детьми вместе играли. Жили мы, как тогда говорили "на Лесной", район считался рабочим, шпанистым. Там прошло моё летнее детство. Так за всё детство я не помню работяг, ругающихся матом на улице. Сидели они в нашем скверике - забивали "козла" в домино, шли домой ужинать, когда жёны позовут... Я НИ РАЗУ не слышала, чтобы они ругались во дворе матом.

Там же на лавочке сидели женщины - моя Ба тоже надевала яркую косыночку, подкрашивала губы, выходила "на лавочку посидеть". Я представляю, как бы обрушились все женщины на мужика, сорвись у него с губ матерное слово во дворе при женщинах и детях... Сейчас приезжаю в родной город - не верю своим ушам. Вкрапления нормального русского языка в поток неформальной речи, где матерные слова служат основными для выражения мысли...

Я всю жизнь рассказываю всем "историю про "шоколадку", которую знаю со слов родителей, расскажу ещё раз. Для меня всю жизнь та шоколадка - символ неограниченной любви деда. В раннем детстве, когда все жили вместе, каждый день (повторяю: КАЖДЫЙ день) мой дед, приходя с работы, приносил мне шоколадку "Белочка" (помните? - молочный шоколад с дроблёными орехами, разрезанный напополам полукруглый батончик, 22 копейки детского счастья!). Однажды он забыл купить шоколадку... По словам моих родителей, я легла на пол и устроила настоящую истерику со стучанием ногами по полу и рыданием. (Не могу себе представить: в последующем запомнившемся детстве я была послушной, в школе - отличница, комсомолка, вот только не красавица...). Дед попросил родителей сходить за шоколадкой, на что они ответили категорическим отказом. И он пошёл сам. После работы. Поздним вечером. Километра два до магазина. И столько же назад. Он был немногословен, мой дед. Только после его ухода из жизни я поняла, насколько он нас любил. А ту шоколадку помню до сих пор. А ещё помню путёвки в пионерский лагерь от автокранового завода, куда ездила каждый год, и шикарные букеты, которые дед привозил каждое первое сентября (с тех пор так люблю последние осенние георгины, астры, хризантемы...)

У деда было несколько инсультов. Бабушка организовывала дежурства в больнице у постели деда: дежурили все родственники по графику, не оставляя деда ни на минуту одного.

       Курский Дмитрий Иванович - первый мужчина справа, рядом с медсестрой.

Помню рассказ тёти Светы, что сосед деда по палате, ещё молодой сорокалетний человек, с таким же диагнозом, как у деда, скончался ночью, без помощи: сама тётя Света пыталась найти врача - пока бегала, пока нашла, пока прибежали в палату - было поздно...

       Курский Дмитрий Иванович в центре, прямо перед шахматной доской.

После двух инсультов наш дед возвращался на работу: после первого инсульта - на завод, а после второго - работал в пионерском лагере.

            Курский Дмитрий Иванович первый слева, в клетчатой рубашке.

Последние пять лет жизни он пролежал парализованным. У него не было пролежней, о чём мне Ба с гордостью говорила.

Обычная жизнь интеллигентного работяги. (Я тоже, как и дед, - работяга, о чём говорю с гордостью!) Счастливая жизнь, несмотря ни на что...

Обычная семейная жизнь, как у всех. Счастливая жизнь моего деда с моей Ба, вырастивших "образованных" детей, чем очень гордились, баловавших своих внуков, кого безгранично любили...

Дожившие до правнуков...

Мне бы их упорство, их стойкость, их любовь... 

только не дай Бог никому повторить их судьбу...