Музыкалка.
(Для несведующих: Музыкальная школа.)
Сколько я себя помню в детстве - ходила в музыкальную школу. Кончатся уроки - домой - ждёшь час-два - и идёшь в музыкалку. Странно, но помню, как меня, семилетку (это ж сколько лет назад!), мама привела на прослушивание: зал на втором этаже, рояль, учителя, сидящие в креслах - всё было так необычно. Вызывали по одному, без родителей, как на экзамен... Попросили спеть какую-то песенку, повторить музыкальную фразу...
Приняли двенадцать человек, в том числе и меня. Отбирали по способностям? - У детей они одинаковые примерно, вернее, их отсутствие примерно одинаково у всех. Интеллигентность родителей - куда более важный принцип отбора. Дети врачей, учителей, мама- директор библиотеки... (Вот сейчас я работаю в детском саду. Конечно, научить можно практически любого ребёнка, при условии, что родители не мешают; а если ещё и помогают! Но всё начинается с родителей...) Мама очень хотела, чтобы я играла на фортепьяно.
Очень жаль, что не сохранилось ни одной фотографии школы, уж очень живописно было само здание.
В самом конце деревни Леоновка (тогда это ещё не была Балашиха, центр, как сейчас, а деревня в конце города) на шоссе Энтузиастов, бывшей Владимирке, недалеко от бывшего имения Пехра-Яковлевское стояло двухэтажное здание: на массивном кирпичном основании - деревянный сруб в два этажа. Бывший дореволюционный трактир, непонятным образом сохранившийся и по непонятной причине превращённый в детскую музыкальную школу.
(Да, при моём поступлении сказали, что СКОРО будет построена новая музыкальная школа, уже и проект готов! Когда через пять лет поступал мой двоюродный брат: "СКОРО будет... проект готов"... Моей дочери и дочерям брата удалось поучиться в здании новой музыкальной школы, но не знаю, что лучше, уж очень колоритно было то обучение в бывшем трактире.)
Две ступеньки крылечка, массивная, обитая облезлым, с кусками торчащей ваты - откуда-то из дремучих глубин памяти вылезает слово - ДЕРМАНТИНОМ (что на самом деле дерматин, без "н" в середине, но слово - помните? - вошло в мой лексикон от бабушки, а она произносила "дермаНтин") - дверь, которую надо толкать обеими руками, помогая плечом, прикладывая вес всего тела (чувствую это усилие и сейчас), а в руках футляр со скрипкой, папка с нотами.
(И кто придумал эти папки: чёрные, огромные, тяжёлые, с вытесненной лирой на толстенном картоне и с плетёными верёвочками ручек, впивающимися в плечи, если тащишь это через плечо, или натирающими руки, если несёшь в руках попеременно, и никакие варежки не помогут. Почему не было лёгких сумок? чего-то простого и удобного? Никто про удобство-неудобство не думал).
Преодолев ту дверь, видевшую ещё путешествующих помещиков, оказывался в "предбаннике" - холодной, не отапливаемой зимой комнате, с массивной деревянной лестницей на второй этаж и холодным туалетом под лестницей. Я проучилась в школе семь лет, воспользовалась этом туалетом, наверное, не более двух-трёх раз. Уж очень ужасное это было "сооружение" (никакие другие слова к этому не подходят): длинный, по моим детским понятиям, коридор за дверью под лестницей заканчивался холодной комнатой. Деревянный скрипучий со щелями пол был двух уровней, и там, где пол был выше (как сцена), в нём были те большие круглые дыры, куда любой ребёнок мог провалиться с лёгкостью, чего я почему-то панически боялась. (Ведь провалишься, утонешь - и никто даже не услышит!)...
Деревянная лестница, в два пролёта, ведущая из "залы-предбанника" на второй этаж, с такими же, как пол, скрипучими ступенями, толстыми перилами, неоднократно крашенными коричневой краской, которая отлупливалась толстыми кусками, - самое колоссальное строение в доме. А там, на втором этаже - зал для хора и две небольших комнатки для занятий. Со времён оных сохранились ещё кресла с кривыми ножками, большие, "шикарные", с сиденьями, обитыми "кожей" почему-то бирюзового цвета, и очень неудобные.
Вторая, обитая таким же дермантином, дверь первого этажа вела из предбанника в " залу" (а в том трактире на первом этаже был не "зал", а "зала" - женского рода) - большую комнату с печкой. И обрамляли "залу" комнатки - пенальчики, узкие, крошечные, бывшие спальни для проезжающих, где теперь мы занимались. Их было всего семь-восемь. Кресло, пюпитр для нот, в нескольких "классах" пианино, крючок на стене для одежды... Теснота необыкновенная. Всегда думалось, где здесь было спать, какие же узкие были кровати "до 17 года"...
При школе жил истопник(!), он же дворник, топил две печки ежедневно, но понятно, что и в кофтах зачастую мы мёрзли. Я не помню его лица, но фигура в вечном ватнике, подкладывающая дрова в печку, всё ещё здесь – стоит только закрыть глаза. Рядом со зданием школы был высокий сарайчик конюшни, настоящей, с хорошо сохранившимся сеновалом (почему-то на фотографии моей памяти там сено на втором полуэтаже, а внизу- дрова; сена не могло быть - не было лошадей, или истопник держал какую-то живность?...). "Сзади" школы - небольшой садик-дворик с вишней, покосившимся забором с неизменной дыркой-проломом, куда мы лазили (ну, не обходить же вокруг!). Странное дело, в России парадные входы существуют сами по себе. И асфальтированные дорожки тоже зачастую для красоты пейзажа и правильности - ровности картины. А ходили мы по тропинкам, срезая углы, и с детства умели пролезать через самые маленькие дырки в заборах. Зачем там был забор? Что надо было охранять и как это - то, чего не надо было охранять, можно было охранить забором? Просто осталось с времён "до 17 года", и ни калитки сделать, ни разрушить всё это никому и в голову не приходило.
По какой-то мне неизвестной причине ту школу-трактир взорвали ещё до того, как была построена новая школа. Ходила легенда (хотя я думаю, что это правда): здание взрывали солдаты из соседней воинской части. Положили динамит, взорвали, но только постройку деревянную разнесло, а фундамент устоял, и не только устоял, но и трещин не дал. Говорили, что когда-то в далёком 19 веке цемент на желтках замешивали (враньё, извините за выражение, а красиво!). Вторую порцию динамита закладывали с учётом "разнести этот чёртов фундамент". Рвануло так, что окна в соседнем детском саду повылетали.
Второе "помещение" музыкальной школы было тоже достаточно колоритно: подвал первого в Балашихе кирпичного дома по шоссе Энтузиастов, построенного как раз перед войной. Там , в подвале, было, скорее всего, бомбоубежище, потом, возможно, общежитие... Спускаешься в подвал, ступенек десять, и перед тобой огромный коридор в обе стороны здания, и в обе стороны над твоей головой толстенные трубы коммуникаций дома. Помню, как в середине урока сольфеджио "училка" забралась на стул - отвязать целлофановый пакетик, полный воды, и привязать новый: текла труба (хорошо, что подтекала водопроводная! труба). Тогда, в детстве, всё это казалось нормальным, "есть как есть, так и должно быть". Так в том подвале в обе стороны уходили комнатки (читайте про общежитие имени монаха Бертольда Шварца, там лучше написано - сразу представите нашу музыкалку начала семидесятых), где мы всё так же занимались (по расписанию, каждую неделю одному и тому же, из года в год): понедельник - специальность, вторник - сольфеджио, дальше фо-но, хор, опять специальность, ансамбль, оркестр...
Мама всегда говорила: “Ты помнишь, как я тебя провожала в музыкальную школу?" Я всегда подтверждала: "Конечно". У неё в памяти осталось это провожание - в моей абсолютно нет. Наверное, она провожала меня в 1-2 классе, и ей надо было "убегать" с работы, а потом я могла уже ходить сама. Но я помню это хождение "через весь город" (сейчас мне там это расстояние "пробежать" быстрым шагом - минут 20). Я всегда ждала подружку, Ирку Колескор, жившую в соседнем доме, бегавшую в ту же школу: мне просто не хотелось ходить одной.
Я с Иркой Колескор, и Ирка Колескор со мной на кухне нашей квартиры, судя по возрасту, это пятый класс.
А классе в пятом мы с ней на пути домой останавливались в вагончиках строителей пятиэтажек в теперешнем центре города, (в шестидесятые-семидесятые тот район усиленно застраивался). И ЖГЛИ КОСТЁР в этом вагончике, на полу, и грелись... (в ДЕРЕВЯННОМ строительном вагончике был кусок железа!? на полу!? дрова и спички!? и строители там тоже грелись зимой у костра!? И ведь не вру и не фантазирую...)
Деревянная лестница, в два пролёта, ведущая из "залы-предбанника" на второй этаж, с такими же, как пол, скрипучими ступенями, толстыми перилами, неоднократно крашенными коричневой краской, которая отлупливалась толстыми кусками, - самое колоссальное строение в доме. А там, на втором этаже - зал для хора и две небольших комнатки для занятий. Со времён оных сохранились ещё кресла с кривыми ножками, большие, "шикарные", с сиденьями, обитыми "кожей" почему-то бирюзового цвета, и очень неудобные.
Вторая, обитая таким же дермантином, дверь первого этажа вела из предбанника в " залу" (а в том трактире на первом этаже был не "зал", а "зала" - женского рода) - большую комнату с печкой. И обрамляли "залу" комнатки - пенальчики, узкие, крошечные, бывшие спальни для проезжающих, где теперь мы занимались. Их было всего семь-восемь. Кресло, пюпитр для нот, в нескольких "классах" пианино, крючок на стене для одежды... Теснота необыкновенная. Всегда думалось, где здесь было спать, какие же узкие были кровати "до 17 года"...
При школе жил истопник(!), он же дворник, топил две печки ежедневно, но понятно, что и в кофтах зачастую мы мёрзли. Я не помню его лица, но фигура в вечном ватнике, подкладывающая дрова в печку, всё ещё здесь – стоит только закрыть глаза. Рядом со зданием школы был высокий сарайчик конюшни, настоящей, с хорошо сохранившимся сеновалом (почему-то на фотографии моей памяти там сено на втором полуэтаже, а внизу- дрова; сена не могло быть - не было лошадей, или истопник держал какую-то живность?...). "Сзади" школы - небольшой садик-дворик с вишней, покосившимся забором с неизменной дыркой-проломом, куда мы лазили (ну, не обходить же вокруг!). Странное дело, в России парадные входы существуют сами по себе. И асфальтированные дорожки тоже зачастую для красоты пейзажа и правильности - ровности картины. А ходили мы по тропинкам, срезая углы, и с детства умели пролезать через самые маленькие дырки в заборах. Зачем там был забор? Что надо было охранять и как это - то, чего не надо было охранять, можно было охранить забором? Просто осталось с времён "до 17 года", и ни калитки сделать, ни разрушить всё это никому и в голову не приходило.
По какой-то мне неизвестной причине ту школу-трактир взорвали ещё до того, как была построена новая школа. Ходила легенда (хотя я думаю, что это правда): здание взрывали солдаты из соседней воинской части. Положили динамит, взорвали, но только постройку деревянную разнесло, а фундамент устоял, и не только устоял, но и трещин не дал. Говорили, что когда-то в далёком 19 веке цемент на желтках замешивали (враньё, извините за выражение, а красиво!). Вторую порцию динамита закладывали с учётом "разнести этот чёртов фундамент". Рвануло так, что окна в соседнем детском саду повылетали.
Второе "помещение" музыкальной школы было тоже достаточно колоритно: подвал первого в Балашихе кирпичного дома по шоссе Энтузиастов, построенного как раз перед войной. Там , в подвале, было, скорее всего, бомбоубежище, потом, возможно, общежитие... Спускаешься в подвал, ступенек десять, и перед тобой огромный коридор в обе стороны здания, и в обе стороны над твоей головой толстенные трубы коммуникаций дома. Помню, как в середине урока сольфеджио "училка" забралась на стул - отвязать целлофановый пакетик, полный воды, и привязать новый: текла труба (хорошо, что подтекала водопроводная! труба). Тогда, в детстве, всё это казалось нормальным, "есть как есть, так и должно быть". Так в том подвале в обе стороны уходили комнатки (читайте про общежитие имени монаха Бертольда Шварца, там лучше написано - сразу представите нашу музыкалку начала семидесятых), где мы всё так же занимались (по расписанию, каждую неделю одному и тому же, из года в год): понедельник - специальность, вторник - сольфеджио, дальше фо-но, хор, опять специальность, ансамбль, оркестр...
Мама всегда говорила: “Ты помнишь, как я тебя провожала в музыкальную школу?" Я всегда подтверждала: "Конечно". У неё в памяти осталось это провожание - в моей абсолютно нет. Наверное, она провожала меня в 1-2 классе, и ей надо было "убегать" с работы, а потом я могла уже ходить сама. Но я помню это хождение "через весь город" (сейчас мне там это расстояние "пробежать" быстрым шагом - минут 20). Я всегда ждала подружку, Ирку Колескор, жившую в соседнем доме, бегавшую в ту же школу: мне просто не хотелось ходить одной.
А классе в пятом мы с ней на пути домой останавливались в вагончиках строителей пятиэтажек в теперешнем центре города, (в шестидесятые-семидесятые тот район усиленно застраивался). И ЖГЛИ КОСТЁР в этом вагончике, на полу, и грелись... (в ДЕРЕВЯННОМ строительном вагончике был кусок железа!? на полу!? дрова и спички!? и строители там тоже грелись зимой у костра!? И ведь не вру и не фантазирую...)
Почему? Почему не бежали домой? Зачем нужен был этот костёр? Романтика? Какая глупость, какое детство...
Я никогда не считала себя глупой. В школе была отличницей всегда. Сколько себя помню. Это давало ощущение компенсации: да, я некрасивая, да, я толстая, но зато умная! и учусь хорошо. Теперь думаю, что ум у меня не плохой, но средний (нет, нет, не думайте, я о себе хорошего мнения, просто знаю много людей умнее себя), а училась хорошо ещё и потому, что была практически на год старше остальных. Трое из класса: я, Ольга Зайцева и Игорь Набилков были декабрьскими 1957 года детьми, остальные-1958 года рождения, а разница в полгода-год в детстве - великое дело. А сейчас смотрю на фотографии - и толстой не была, и симпатичненькая на фотографиях, и ума особого на лице не видно, то есть всё наоборот, а сколько было переживаний!! ...
В детстве - Паганини, в юности - "Паганёнок" (я всю жизнь называла себя на этом фото Паганёнком).
А вот в "музыкалке" и училась плохо (вернее, никогда не училась): и дома не играла, и задания не делала. Ощущала себя неспособной. (Просто лень было заниматься.) И, подозреваю, учителя считали меня туповатой. И не покидала мысль, что они думают: как у такой интересной красивой умной женщины, как моя мама, может быть такая неуклюжая бездарная некрасивая лягушка, как я?
Понимание, чувство музыки пришло гораздо позже в жизни.
А тогда "пилила" на скрипке…
Помните: два раза в неделю занятия по специальности, раз в неделю фо-но (перевожу с детского: фортепьяно), сольфеджио, хор, ансамбль... Короче, свободной после школы, насколько я помню, была только среда. (И за всё это мама платила 1 рубль 15 копеек в месяц. Могло быть чуть больше - чуть меньше. Правда, мамина зарплата, думаю, в то время была рублей 70). Дома я занималась редко. Как учителя умудрялись натренировать меня к экзаменам?! Как я, при моей катастрофической музыкальной лени, умудрялась что-то запомнить?! Ах, сейчас бы то время!
Сейчас думаю, какая роскошь: 45 минут урока с учителем, а иногда, ближе к экзаменам, ещё и с аккомпаниатором! Удовольствие! Тогда это было близко к наказанию.
Почему-то у меня ощущение, что учителя в школе были "неудачниками". Может, от того, что моему учителю по скрипке было явно со мной скучно. А, скорее всего, скука была взаимной: ему не хотелось учить - мне не хотелось учиться. (Странные совпадения в моей жизни: деревня, где была школа, - Леоновка. Фамилия учителя по скрипке была Леонтьев, имени- отчества уже не помню, а первую учительницу в школе звали Леонова Софья Васильевна).
Классе в четвёртом я заявила, что больше заниматься не могу и хочу бросить школу, на что получила мамин ответ: "Через мой труп". Мама хотела, чтобы я воплотила её мечту - играть на пианино. Так что я продолжала учиться, закончила музыкалку, это семь лет, после чего я сдала экстерном за четыре года по классу фортепьяно, и уже по доброй воле продолжала заниматься. Правда, "по блату" - мама была хорошей знакомой директора музыкальной школы - мне разрешали ходить только на уроки по специальности и ансамбли, оценки по другим предметам просто ставили автоматически, так как школу-то я уже закончила. Мне, правда, ещё долго снились сны, что надо идти сдавать экзамены по сольфеджио...
Мне повезло, моим учителем по фортепьяно была добрая, снисходительная и потрясающе красивая Маргарита Ильинична Хилькевич. После мамы - одна из красивейших женщин, встреченных мной в жизни. (Я потом всегда представляла булгаковскую Маргариту с лицом Маргариты Ильиничны.) Маргарита Ильинична всегда прекрасно и немного театрально одевалась: помню, к элегантному чёрному платью она надевала чёрный бархатный берет с настоящим страусиным пером - так она приходила на уроки! Она не воспитывала меня, не делала из меня концертного пианиста, она просто помогала мне учить три-четыре пьесы в году, что я и делала с ленивым удовольствием.
А пока училась по классу скрипки, класса с четвёртого начался "оркестр". Каждое воскресенье мы, учащиеся музыкальной школы, ехали в клуб завода "Машиностроитель", где занимались с десяти до четырёх с получасовым перерывом. (А теперь представьте: учебная неделя была шестидневной, в субботу тогда родители работали, а мы учились. Теперь к этой шестидневной неделе добавьте оркестр по воскресеньям. По воскресеньям! С десяти до четырёх! С получасовым перерывом... И так целых три года...)
Канторович Леонид Исакович. Снимаю шляпу.
Каждое воскресенье он приезжал из Москвы и занимался с нами. Для "усиления" он приглашал учеников консерватории, где преподавал. И наш "оркестр" был в полном составе: первых скрипок человек восемь, вторых - шесть, две-три виолончели, пара альтов и даже контрабас! Пару раз помню даже репетиции с духовыми перед концертами...
Я - где-то сзади, вторая скрипка, второй пюпитр, ни то ни сё... Я уже почти полвека не играю на скрипке, редко хожу на концерты, но если слышу "Сцену у фонтана" Прокофьева, то автоматически по слуху выделяю пиццикато вторых скрипок… И каким-то странным образом вижу, будто стою за спиной Леонида Исааковича, а он дирижирует... и вижу себя, девочку, за вторым пюпитром...
У него была тоненькая дирижёрская палочка, склеенная липкой лентой посередине: он однажды сломал её в гневе за фальшивую игру, сломал о голову первой скрипки, единственной из нашего выпуска, по-моему, ставшей профессиональным музыкантом, да так и оставил, как напоминание себе "не быть страшным во гневе". Как только он начинал сердиться, автоматически взмахивал дирижёрской палочкой сильнее, чем обычно, - и она сгибалась посередине, на месте разлома...
Видите ли, Леонид Исаакович был "настоящим". Он любил свой оркестр, любил учить и, как ни странно, любил нас, недотёп. Мы ему отвечали странной смесью боязни и страха, любви и уважения... Ему мы всё прощали: и грозный взгляд, и повышенные тона... Странно, вроде играешь, смотришь в ноты, а всё приковано к движениям его рук, лицу, взгляду...
Как он услышал, что я забыла про бемоль? (Теперь, когда мы, двенадцать в выпуске того года, уже полвека назад закончили школу, все с абсолютным слухом, когда в моём уме любая музыка, которую я слушаю, мгновенно раскладывается на партии, инструменты, a в голове скользят будто написанные ноты, я начинаю немножко понимать...)
Мы выиграли всесоюзный конкурс среди юношеских оркестров.
Выступали в Колонном зале.
Гордые за школу учителя ездили слушать наше выступление. И учительница сольфеджио, войдя в класс на следующий урок, обвела нас взглядом, и произнесла отрешённо, как будто в пустом классе, как будто мы отсутствовали или не могли её услышать-понять: " Господи, ведь я их учу, я знаю, какие они бездари, как мог он это сделать?!"
Я никогда не считала себя глупой. В школе была отличницей всегда. Сколько себя помню. Это давало ощущение компенсации: да, я некрасивая, да, я толстая, но зато умная! и учусь хорошо. Теперь думаю, что ум у меня не плохой, но средний (нет, нет, не думайте, я о себе хорошего мнения, просто знаю много людей умнее себя), а училась хорошо ещё и потому, что была практически на год старше остальных. Трое из класса: я, Ольга Зайцева и Игорь Набилков были декабрьскими 1957 года детьми, остальные-1958 года рождения, а разница в полгода-год в детстве - великое дело. А сейчас смотрю на фотографии - и толстой не была, и симпатичненькая на фотографиях, и ума особого на лице не видно, то есть всё наоборот, а сколько было переживаний!! ...
А вот в "музыкалке" и училась плохо (вернее, никогда не училась): и дома не играла, и задания не делала. Ощущала себя неспособной. (Просто лень было заниматься.) И, подозреваю, учителя считали меня туповатой. И не покидала мысль, что они думают: как у такой интересной красивой умной женщины, как моя мама, может быть такая неуклюжая бездарная некрасивая лягушка, как я?
Понимание, чувство музыки пришло гораздо позже в жизни.
А тогда "пилила" на скрипке…
Помните: два раза в неделю занятия по специальности, раз в неделю фо-но (перевожу с детского: фортепьяно), сольфеджио, хор, ансамбль... Короче, свободной после школы, насколько я помню, была только среда. (И за всё это мама платила 1 рубль 15 копеек в месяц. Могло быть чуть больше - чуть меньше. Правда, мамина зарплата, думаю, в то время была рублей 70). Дома я занималась редко. Как учителя умудрялись натренировать меня к экзаменам?! Как я, при моей катастрофической музыкальной лени, умудрялась что-то запомнить?! Ах, сейчас бы то время!
Сейчас думаю, какая роскошь: 45 минут урока с учителем, а иногда, ближе к экзаменам, ещё и с аккомпаниатором! Удовольствие! Тогда это было близко к наказанию.
Почему-то у меня ощущение, что учителя в школе были "неудачниками". Может, от того, что моему учителю по скрипке было явно со мной скучно. А, скорее всего, скука была взаимной: ему не хотелось учить - мне не хотелось учиться. (Странные совпадения в моей жизни: деревня, где была школа, - Леоновка. Фамилия учителя по скрипке была Леонтьев, имени- отчества уже не помню, а первую учительницу в школе звали Леонова Софья Васильевна).
Классе в четвёртом я заявила, что больше заниматься не могу и хочу бросить школу, на что получила мамин ответ: "Через мой труп". Мама хотела, чтобы я воплотила её мечту - играть на пианино. Так что я продолжала учиться, закончила музыкалку, это семь лет, после чего я сдала экстерном за четыре года по классу фортепьяно, и уже по доброй воле продолжала заниматься. Правда, "по блату" - мама была хорошей знакомой директора музыкальной школы - мне разрешали ходить только на уроки по специальности и ансамбли, оценки по другим предметам просто ставили автоматически, так как школу-то я уже закончила. Мне, правда, ещё долго снились сны, что надо идти сдавать экзамены по сольфеджио...
Мне повезло, моим учителем по фортепьяно была добрая, снисходительная и потрясающе красивая Маргарита Ильинична Хилькевич. После мамы - одна из красивейших женщин, встреченных мной в жизни. (Я потом всегда представляла булгаковскую Маргариту с лицом Маргариты Ильиничны.) Маргарита Ильинична всегда прекрасно и немного театрально одевалась: помню, к элегантному чёрному платью она надевала чёрный бархатный берет с настоящим страусиным пером - так она приходила на уроки! Она не воспитывала меня, не делала из меня концертного пианиста, она просто помогала мне учить три-четыре пьесы в году, что я и делала с ленивым удовольствием.
А пока училась по классу скрипки, класса с четвёртого начался "оркестр". Каждое воскресенье мы, учащиеся музыкальной школы, ехали в клуб завода "Машиностроитель", где занимались с десяти до четырёх с получасовым перерывом. (А теперь представьте: учебная неделя была шестидневной, в субботу тогда родители работали, а мы учились. Теперь к этой шестидневной неделе добавьте оркестр по воскресеньям. По воскресеньям! С десяти до четырёх! С получасовым перерывом... И так целых три года...)
Канторович Леонид Исакович. Снимаю шляпу.
Каждое воскресенье он приезжал из Москвы и занимался с нами. Для "усиления" он приглашал учеников консерватории, где преподавал. И наш "оркестр" был в полном составе: первых скрипок человек восемь, вторых - шесть, две-три виолончели, пара альтов и даже контрабас! Пару раз помню даже репетиции с духовыми перед концертами...
Я - где-то сзади, вторая скрипка, второй пюпитр, ни то ни сё... Я уже почти полвека не играю на скрипке, редко хожу на концерты, но если слышу "Сцену у фонтана" Прокофьева, то автоматически по слуху выделяю пиццикато вторых скрипок… И каким-то странным образом вижу, будто стою за спиной Леонида Исааковича, а он дирижирует... и вижу себя, девочку, за вторым пюпитром...
У него была тоненькая дирижёрская палочка, склеенная липкой лентой посередине: он однажды сломал её в гневе за фальшивую игру, сломал о голову первой скрипки, единственной из нашего выпуска, по-моему, ставшей профессиональным музыкантом, да так и оставил, как напоминание себе "не быть страшным во гневе". Как только он начинал сердиться, автоматически взмахивал дирижёрской палочкой сильнее, чем обычно, - и она сгибалась посередине, на месте разлома...
Видите ли, Леонид Исаакович был "настоящим". Он любил свой оркестр, любил учить и, как ни странно, любил нас, недотёп. Мы ему отвечали странной смесью боязни и страха, любви и уважения... Ему мы всё прощали: и грозный взгляд, и повышенные тона... Странно, вроде играешь, смотришь в ноты, а всё приковано к движениям его рук, лицу, взгляду...
Как он услышал, что я забыла про бемоль? (Теперь, когда мы, двенадцать в выпуске того года, уже полвека назад закончили школу, все с абсолютным слухом, когда в моём уме любая музыка, которую я слушаю, мгновенно раскладывается на партии, инструменты, a в голове скользят будто написанные ноты, я начинаю немножко понимать...)
Мы выиграли всесоюзный конкурс среди юношеских оркестров.
Выступали в Колонном зале.
Гордые за школу учителя ездили слушать наше выступление. И учительница сольфеджио, войдя в класс на следующий урок, обвела нас взглядом, и произнесла отрешённо, как будто в пустом классе, как будто мы отсутствовали или не могли её услышать-понять: " Господи, ведь я их учу, я знаю, какие они бездари, как мог он это сделать?!"
(Вспомнилось её любимое (и доброе!): "Здравствуйте, поросятки..." Почему поросятки? И ещё одно из любимых её выражений: "Дети - это цветы жизни на могиле своих родителей и учителей").
Я не стала профессиональным музыкантом, о чём не жалею. А музыка прошла через всю мою жизнь и греет мою душу до сих пор.
Спасибо, мама.
Спасибо Маргарита Ильинична.
Канторович Леонид Исаакович. Снимаю шляпу.
P.S. Ещё, к музыке относящееся, но косвенно. После окончания школы по скрипке, когда перешла на класс фортепьяно, год-два играла в скрипичном ансамбле. Одна из молодых учителей школы (имя, к сожалению, не помню) вела занятия. Тоже выступали, даже во Дворце Съездов в Кремле, но это как-то было не то, уровень нашей игры там был средненький, даже не средний, что мы сами осознавали. Та учительница играла в эстрадном оркестре при пятнадцатом таксомоторном парке города Москвы. Отпад! (Извините мой французский, как говорит один из моих знакомых учителей). И она нас туда вовлекла. Таксомоторный парк имел свой эстрадный оркестр, и довольно приличный для эстрадных оркестров. Играли все популярные тогда мелодии, были две "свои" певицы (из знакомых учителей музыки), а мы, выпускники музыкалки, изображали "детей шофёров", играющих на скрипках, так как скрипачей среди водителей не было, и без оплаты они набрать скрипачей не могли. Мы туда ездили на репетиции и выступления, но не регулярно.
А кто сделал фото и как оно сохранилось у меня - тайна, покрытая мраком... Раритет в моей коллекции. Но имён не помню, кроме имени подруги по музыкалке, учившейся в параллельном классе в третьей школе, в "В", жившей в соседнем с моим доме. Слева направо: ?, Ирина Колескор, Ирина Курская, ?.
Эстрадный оркестр пятнадцатого таксомоторного парка (печатаю слова, и сама себе не верю, расскажите историю сейчас - вам тоже не поверят, что это было) в начале семидесятых (по памяти в 1973) ездил на гастроли в город Грозный, столице Чеченской Автономной Республики. Мы, четыре девчонки, выпускницы восьмого класса, были отпущены родителями под опеку нашей учительницы (ей самой было двадцать с небольшим, она ехала с мужем, думаете, ей было дело до нас? ...) Потом "гастролировали" в Махачкале. Ходили купаться на Каспийское море, выступали вечерами на открытых площадках. (На наши выступления продавались настоящие билеты!) Поездка была задумана как самоокупаемая. Не помню, чтобы мы, девчонки, куда-то ходили, смутно вспоминается поход на рынок, руководитель оркестра, видимо, дал приказ своим подопечным нас одних никуда не отпускать. Совершенно не помню, где и как питались. Помню, что жили мы в доме культуры, который был огромным, спали на раскладушках, "девочки" в одном крыле, "мальчики" - а им всем за тридцать-сорок, мне они казались стариками - в другом. Однажды к нам, на второй этаж дома культуры, кто-то всё-таки пытался залезть через окно, хотели "поговорить" с солисткой оркестра, забыв, что оркестрантами были московские шофёры, мужики в себе уверенные, опытные, умеющие выходить из разных ситуаций. Мы крикнули в том огромном коридоре, что к нам кто-то лезет, они прибежали... "девочки, выйдите"... драки не было. Время, конечно, было другое.
Своих детей я бы ни за что не отпустила. И для своих детей боялась бы больше чьей-то непорядочности среди "своих", музыкантов, мужики были отпущены жёнами "на гастроли"...
Я не стала профессиональным музыкантом, о чём не жалею. А музыка прошла через всю мою жизнь и греет мою душу до сих пор.
Спасибо, мама.
Спасибо Маргарита Ильинична.
Канторович Леонид Исаакович. Снимаю шляпу.
P.S. Ещё, к музыке относящееся, но косвенно. После окончания школы по скрипке, когда перешла на класс фортепьяно, год-два играла в скрипичном ансамбле. Одна из молодых учителей школы (имя, к сожалению, не помню) вела занятия. Тоже выступали, даже во Дворце Съездов в Кремле, но это как-то было не то, уровень нашей игры там был средненький, даже не средний, что мы сами осознавали. Та учительница играла в эстрадном оркестре при пятнадцатом таксомоторном парке города Москвы. Отпад! (Извините мой французский, как говорит один из моих знакомых учителей). И она нас туда вовлекла. Таксомоторный парк имел свой эстрадный оркестр, и довольно приличный для эстрадных оркестров. Играли все популярные тогда мелодии, были две "свои" певицы (из знакомых учителей музыки), а мы, выпускники музыкалки, изображали "детей шофёров", играющих на скрипках, так как скрипачей среди водителей не было, и без оплаты они набрать скрипачей не могли. Мы туда ездили на репетиции и выступления, но не регулярно.
Эстрадный оркестр пятнадцатого таксомоторного парка (печатаю слова, и сама себе не верю, расскажите историю сейчас - вам тоже не поверят, что это было) в начале семидесятых (по памяти в 1973) ездил на гастроли в город Грозный, столице Чеченской Автономной Республики. Мы, четыре девчонки, выпускницы восьмого класса, были отпущены родителями под опеку нашей учительницы (ей самой было двадцать с небольшим, она ехала с мужем, думаете, ей было дело до нас? ...) Потом "гастролировали" в Махачкале. Ходили купаться на Каспийское море, выступали вечерами на открытых площадках. (На наши выступления продавались настоящие билеты!) Поездка была задумана как самоокупаемая. Не помню, чтобы мы, девчонки, куда-то ходили, смутно вспоминается поход на рынок, руководитель оркестра, видимо, дал приказ своим подопечным нас одних никуда не отпускать. Совершенно не помню, где и как питались. Помню, что жили мы в доме культуры, который был огромным, спали на раскладушках, "девочки" в одном крыле, "мальчики" - а им всем за тридцать-сорок, мне они казались стариками - в другом. Однажды к нам, на второй этаж дома культуры, кто-то всё-таки пытался залезть через окно, хотели "поговорить" с солисткой оркестра, забыв, что оркестрантами были московские шофёры, мужики в себе уверенные, опытные, умеющие выходить из разных ситуаций. Мы крикнули в том огромном коридоре, что к нам кто-то лезет, они прибежали... "девочки, выйдите"... драки не было. Время, конечно, было другое.
Своих детей я бы ни за что не отпустила. И для своих детей боялась бы больше чьей-то непорядочности среди "своих", музыкантов, мужики были отпущены жёнами "на гастроли"...
Я всегда говорю, что хороших людей больше, чем плохих. Всегда говорю, что мне везло на людей! Но я очень благодарна маме и папе, что не "тряслись" надо мной...
И Грозный - имя-то городу какое было дано, вот и не верьте после этого во влияние имён на судьбу людей и городов - так вот Грозный в моей памяти - удивительно чистый и красивый, с центром, застроенным "сталинскими" добротными пятиэтажками... И Махачкала с удивительно тёплым ласковым морем - в моей памяти...
В моей памяти, где все ещё живы...
И Грозный - имя-то городу какое было дано, вот и не верьте после этого во влияние имён на судьбу людей и городов - так вот Грозный в моей памяти - удивительно чистый и красивый, с центром, застроенным "сталинскими" добротными пятиэтажками... И Махачкала с удивительно тёплым ласковым морем - в моей памяти...
В моей памяти, где все ещё живы...
Комментариев нет:
Отправить комментарий